На днях страна поздравила с 90-летием легендарного скульптора Эрнста Неизвестного. Его имя и творчество отмечены мировым признанием и славой, украшены легендами и былями.
Наша встреча состоялась в Нью Йорке при следующих обстоятельствах.
Соотечественник
У каждого из нас, судьба складывается под влиянием различных обстоятельств: таланта, характера, положения родителей, влияния друзей, событий государственного масштаба, счастливого случая. Да мало ли еще из чего… Ломают судьбы войны, революции, преступники, самодуры-начальники, сами себе тоже можем по глупости своей навредить. Сложная это тема – судьба человеческая. Исход российской интеллигенции, не принявшей октябрьскую революцию, страшная вторая мировая война. А сколько судеб, карьер, планов сломал новый апокалипсис – распад Советского Союза! Миллионы граждан в одночасье оказались иностранцами в своем отечестве, из полноправных граждан превратились в соотечественников…
Об этом думал на встрече с соотечественниками, устроенной российским консульством в Нью-Йорке. Соотечественники по происхождению, но все уже получившие гражданство США. Политики, журналисты, врачи, бизнесмены, общественные деятели – оказались они вдали от исторической родины по разным обстоятельствам: кто в малолетнем возрасте с эмигрировавшими родителями, кто искал свободу, кто работу. Эмигранты первой волны, второй, третьей…
Волны нашей истории. Среди них меня более других заинтересовал известный скульптор Эрнст Неизвестный (извините за каламбур). Когда закончилась официальная часть встречи и нас пригласили на фуршет в неформальной обстановке продолжить общение, я подошел к скульптору. Интересно было послушать и поговорить с легендой советского бомонда, творчество которого «разносил» еще в начале 60-х Хрущев. Неизвестный тоже с удовольствием включился в беседу с нами, чувствовалось, что ему не хватает общения с русскими из России. Невысокого роста, плотный, с маленькими усиками и живыми глазами, в которых играли огоньки забияки, он подхватывал любую предложенную тему. Не будучи специалистами в той области, где Мастером был он, мы больше слушали, а он с удовольствием и почти упоением говорил. Мы интересовались его отношением к творчеству Церетели, Шемякина, Клыкова?
Эрнст Иосифович проявлял корпоративную солидарность с коллегами по цеху, уходил от оценок, высказывался осторожно:
- Ну, знаете, Шемякин – это метафоризм. В скульптуре должна быть энергетика. Что делает Гойю Гойей? – тайна!
- Не «жертвам сталинизма», – поправил скульптор, когда спросили о его монументе в Магадане, – а жертвам зашоренности. Я из семьи раскулаченных, не люблю коммунистов, но я категорически против свержения памятников. Историю надо уважать.
Вот так! Диссидент! Эмигрант! – против свержения памятников тем, кто его же преследовал, унижал. Ирония судьбы или торжество цивилизованности – скульптор, ваяющий надгробный памятник своему хулителю.
Месть прошлому, идеологическая нетерпимость, преследование инакомыслящих – результат зашоренности!
Я не успел задать вопрос скульптору, более двадцати пяти лет живущему в эмиграции, – не хотел ли бы он вернуться в Россию, как это сделал диссидент №1 Солженицын? Но потом подумал: а настолько ли это важно – где творит художник, болеющий душой за свою Родину, где цветёт его «Дерево жизни»!
А может быть, это моя зашоренность?
***
Сан Женевье де Буа…
Чей последний приют на чужбине?
Недобитые буржуа
Или слава ушедшей России.
Оскорбленная и развенчанная
Революцией белая знать,
Или совесть в фате подвенечная,
Не обученная флиртовать.
Убежавшие правдоискатели,
Что же вынесли вы в знаменатели?
От берез и полей отчуждение,
И наследников красных презрение.
Я смущенно стою возле Бунина,
В чем Ивана случилась вина?
Под Парижем ночь более лунная
Или слаще бокалы вина?
Вот Нуриев, паривший над сценой,
И последним прыжком ультра-си,
Разорвавший земли тяготение,
Тяготенье убогой Руси.
Здесь же вычурный и невнятный
Обелиск взгроможден над Тарковским,
Крик пронзительный и непонятный
Ни бомонду, ни пьяной тусовке.
Сан Женевье де Буа,
Я разгадываю твой фантом:
Быть не понятым – не беда,
Гениальность понятна потом.